Когда-то давно я уже про это слышал. И про карантин, и про заражение

Это авторский блог режиссера Ермека Турсунова

Все сидят по домам. Карантин. Боятся заражения...

В моей жизни я про это уже слышал. И про карантин, и про заражение. Правда, было это давно. Еще во времена Союза…

Мать полка

В 1987-м, ровно через год после того, как бабахнуло на Чернобыльской АЭС, нас, группу литераторов, от парткома Союза писателей командировали в Белоруссию, в воинскую часть, сформированную из казахстанцев. На секретариате поставили задачу: "Поднять боевой дух солдат посредством чтения стихов, вдохновенной прозы и живого человеческого общения".

Ну что ж, подумали мы. Почему бы не поднять? Тем более "посредством живого общения". И полетели.

Встретили нас служивые товарищи в форме на военных "газиках" и куда-то повезли.

За окном замелькали разноликие пейзажи, постепенно сменяясь из городского в деревенский. По дороге мы успели еще и перекусить в какой-то придорожной столовой, на фасаде которой красовалась надпись – "Едальня".

 По мере приближения к зараженной зоне стали появляться поливочные машины. Они двигались одна за другой клинышком и щедро поливали водой черный асфальт.

Мы минули несколько патрульных постов и в каком-то месте свернули в лес.

Долго тряслись. Наконец остановились. Вечерело.

Я разглядел, как в сумерках к машинам подошли военные. Вроде как офицеры. Привлекло внимание, что над каждым из них темнел столб высотой метра в два. Мне это показалось каким-то мистическим обманом зрения.

Мы вышли из машин. Над каждым из нас тут же выросло по точно такому же столбу. Оказалось, это мошкара. Никогда ни до, ни после не ели меня мерзкие насекомые так нещадно, как там, в белорусских лесах. Даже в Кызыл-Орде, где комары, как мне кажется, могли бы служить вместо сторожевых собак. Даже там они вели себя скромнее. А эти как мяса живого не видели, зверье дикое.

Нас в спешке повели в палатки, но пока шли, литераторской крови, не очень свежей и не такой уж, надо полагать, качественной, выпито было прилично. Там уже, в палатке, каждого из нас облили какими-то вонючими средствами и выдали по спецодежде. Не сказать, чтобы сильно помогло, видимо, местные комары привыкли к мясу с синтетическим душком, но сама процедура придала обманчивую уверенность.

Потом состоялся ужин. Простой. Солдатский. Без тостов. Встречи с бойцами решили перенести на утро.

Пока огляделись.

Часть как часть. Ангары. Штабные вагончики. Армейские палатки. Машины. Техника. Маскировочные сетки. Все в зеленом.

 Утром нас разделили. Поэтов отправили к сверхсрочникам. Прозаиков повели к старослужащим. Наверное, был в этом какой-то свой военно-стратегический расчет. Но логику командиров лучше не пытаться разгадать. Не зря кто-то умный предложил сочинять для военных уставы. По ним жить проще: выполняй приказы и ни о чем не думай.

В целом дух боевой поднят был на ура. Никто не почувствовал себя обделенным "живым человеческим общением": ни старослужащие, ни сверхсрочники. Конечно, на таких мероприятиях поэтам намного проще: прочел стихи и свободен.

Прозаикам сложнее. Не будешь же людям романы свои читать. Приходится устраивать разговоры "за жизь". И тут нужно поймать общий настрой. А как ты его поймаешь?

Правда, и тут обошлось. Ребята сами предложили тему.

– Расскажите о наиболее интересных женских образах в ваших произведениях, – попросили.

Ну я и рассказал. Все остались довольны.

Затем творческий десант накормили перловкой – надо полагать, вместо гонорара – и предоставили свободное время.

Мне захотелось посмотреть запретный город Припять. Туда, естественно, не пускали. В Чернобыль тоже. Зона отчуждения. Она была закрыта.

Тогда я попросился в село, возле которого располагалась наша казахстанская часть. Ладыжичи оно, помню, называлось.

…Жителей эвакуировали ночью. Сразу же после взрыва реактора. Наехали военные в грузовиках, спешно всех погрузили и увезли. Теперь оно пустует. Как выразился тут один капитан:

– Людей нет. Остались только аисты.

Мне было любопытно посмотреть: как оно может выглядеть – село без жильцов?

Не могу сказать, что мое предложение вызвало бурный восторг. Но я настаивал. Кураторы покривились, повздыхали и нехотя согласились. Какой-то майор даже вызвался сопроводить. И мы пошли. Я и еще несколько человек.

Белорусские хутора красивые. Особенно в той стороне, где Припять.

Кругом леса. В них дикость разная обитает. Кабаны, косули. Лоси. К людям привыкли. Не убегают. В водоемах полно рыбы. Ее никто не ловит.

Дома уютные. Точнее, хаты. Многие сложены из бревен. Приземистые такие срубы. Снаружи вымазаны глиной и аккуратно побелены. На крышах действительно аисты. Стучат клювами и вьют гнезда. Громадные такие гнезда. Раскидистые. Да и сами крыши не такие, как у нас. Они у них складываются из соломы и камыша. И чем старше хуторок, тем живописнее общий вид. Мосфильмовские павильоны для сказок напоминает.

Идем, значит.

Зрелище на самом деле не располагает, скажу я вам. Сюр какой-то.

Вдоль опустевших улиц стоят хаты. Приземистые такие. Оградки. Заборчики. Калитки нараспашку. Двери входные все опечатаны. Разрухи нет, только вот дворы поросли травой. Она высокая, по пояс.

Заглядываем в окна. Внутри беспорядок. Видно, что собирались впопыхах. Валяются опрокинутые стулья. На столах посуда неубранная. Постели незаправленные. Раскиданные в спешке вещи. Пальтишки какие-то, свитеры на полу. Игрушки детские валяются. Сандалики…

 Жутковато, если честно.

В сараях тоже пусто. Кажется, вот-вот из-за угла покажется корова. Или тявкнет собака. А может, мелочь какая дворовая. Куры там или гуси. Нет. Никого. Тишина. Мертвая, что называется. И какая-то она звенящая. Как будто по ней ток пропустили. И нота высокая застыла в воздухе и висит.

Представилось: так, наверное, будет выглядеть земля, когда закончится последняя война.

Вдруг слышим – косит кто-то.

Все дружно повернулись к майору.

– Это что?

– Да это здесь… местная достопримечательность, – усмехнулся майор. – Старуха тут живет. Микулишна. Одна. Никого у ней нет. Мы ее "дочь полка" прозвали.

– То есть?

– Вывозили ее отсюда несколько раз, – пустился в объяснения майор. – Здесь же закрытая зона. Не положено. Дали ей там, как всем, и жилье, и компенсации. А она обратно возвращается. Пешком. Не может в квартире. Какая вам разница, где мне помирать, говорит. Вот и оставили.

– А почему "дочь полка"?

– Ну не сын же, – вполне резонно возразил майор. – Здорово она нас тогда напугала. Она, оказывается, пряталась у себя в подвале, пока чистка шла. А потом через месяц вылезла. Пацаны чуть не обосрались со страху. Выползла такая, космы седые распушила, прям сама смерть. Еще и в длинном балахоне. Явилась – здрасьте вам.

Пошли на звук.

Точно. Какая-то бабуля машет косой. Да еще и ладно так машет!

Разговорились.

Спрашиваю:

– Как вы здесь живете-то одна?

– А чего мне? – улыбается. – Вона, когда эти ночью нагрянули и в микровоны свои стали командовать, я подумала, немцы опять! И – в подпол. Сижу тихо. А утром, слышу, стрелять начали. Ну, думаю, точно немцы.

(Это специальные бригады уничтожали собак и кошек, чтобы те заразу не разносили).

– А у меня тут запасы: огурчики там, помидоры соленые. Все свое. Провиант на зиму, - посмеивается старушка. - Сижу себе. Не высовываюсь. А через какое-то время пить захотелось. Невмоготу прям. Внутри как в кузне. Жжет. Выглянула, думаю, да и бог с ним, будь что будет, вылезу, пусть стреляют, и так уже скоко мне осталось. Гляжу! А нету никого. Ни соседей, ни животины, ни этих. И все целое. Хаты стоят. Ничего не пожгли. У меня аж рот открылся.

– А почему вы со всеми не уехали? Здесь же опасно.

– Ха, – отмахнулась старушка. – Здесь же дом. Здесь каждый кустик ночевать пустит. И чего опасно-то? Вон Авдотья тоже возвернулась за портретами родительскими, мы с ней картошку стали печь. Так она не взорвалась. Так что врут все. Антихристы!

– А косите траву зачем? Скота же все равно нет.

Старушка как-то вздохнула весело. Провела бруском пару раз по лезвию своей семерки.

– А надо! – произнесла уверенно. – Для общего порядку.

И вдруг потянулась ко мне. Пощупала волосы. Нахмурилась, словно припоминая.

– Такие же, – прошептала.

– О чем вы, бабушка? – не понял я.

– Да тут в войну немцы убили солдатика, – стала вспоминать старушка. – Он тоже такой смугленький был, худой, вроде тебя. Ранило его в ногу, бежать не мог, поймали его, бедолагу. Долго мучили, а потом застрелили. И хоронить запретили. А ночью баба Валя меня разбудила, и мы пошли…

Тут она снова замолчала. Промокнула глаза платком. Тяжелые, видимо, воспоминания.

– Я испужалась тогда жутко, я ж покойников никогда не видела. Сама еще девчонка малая. Только один раз, когда Митька-скотник в речке утонул пьяный. Вот его я видела. Да и то издали. А тут солдатик. Молоденький еще. Остыл уже. Баба Валя в простынку его заворачивала, пока я голову ему держала… Закопали мы его за селом. Помню, волосы у него еще были такие, как у тебя…

Я надолго замолчал. В горле перехватило.

– А где его могилка, – спрашиваю через паузу.

– А тама, – показала рукой. – Там наш хутор стоял. Зеленый Гай назывался. Сожгли его немцы…

– Ну все, – оборвал майор. – Идти надо.

И выразительно глянул на нас, мол, пора сворачивать этот вечер воспоминаний.

Ну пора так пора.

Сфотографировались мы на память с героической бабулей и пошли обратно. В часть.

Наутро было еще несколько встреч. Потом еще несколько.

А потом мы полетели домой.

И у меня еще долго перед глазами стояло опустевшее село. Аисты на крышах. Заросшие дворы. Звенящая тишина. И старушка одинокая посреди широкого зеленого поля со скошенной "для общего порядку" травой.

*Из книги "Жили-были"